[RR_PictBrude]

В: Не казалось ли Вам, что Гитлеру было безразлично незавидное положение его народа, солдат и ситуация, которую он сам создал для себя?

О: Да, вы правильно сказали, ситуация, которую он сам для себя создал. Он ни о ком не беспокоился. Но это была наша судьба - расплачиваться за его преступления, и Германия никогда не загладит свою вину.

В: Правильно ли я понимаю, что, несмотря на ругань, лившуюся на люфтваффе из уст Гёринга и Гитлера, истребительная авиация имела поддержку среди вермахта? Например, генерал Хассо фон Мантойфель многократно заявлял, что его танковые войска ничего не смогли бы завоевать без люфтваффе, и что без промышленности, производящей самолеты, и летных училищ и руководителей для тренировки новых пилотов, война проиграна. С этим соглашался Альберт Шпеер. Каково Ваше мнение?

О: Они были абсолютно правы, но мы получали обвинения, и большая их часть исходила от Гёринга, что и послужило причиной бунта. Он давал великие обещания, и он хвастался перед Гитлером, что его люди сделают все что угодно в любое время. К сожалению, он не советовался с нами, прежде чем делать эти громкие заявления.

В: Какие изменения вы заметили после того, как США вступили в войну, каково Ваше мнение об этом?

О: Когда это произошло, мы находились в разгаре русской зимы, и мы были слишком заняты, чтобы думать об этом. Я находился южнее Москвы, когда услышал новости. Однако, позднее меня не оставляла мысль, что это был решающий момент. Американцы обладали огромной волей и непревзойденными производственными мощностями для строительства больших бомбардировщиков, истребителей, кораблей и т.д. Это, в той или иной степени, было концом войны – только время решало, как долго мы протянем.

В: Вас перевели на Западный фронт после пары лет в России и на Средиземноморье. Каково было сражаться на Западе в сравнении с Вашим опытом 1940-го года?

О: Могу сказать Вам, что как только я принял командование над JG.77 я был сбит в первом же бою, атаковав В-24 Либерейтор, и с того момента я понял, что это совершенно иная война по сравнению с 1940 годом. Я также осознал, когда мой самолет вышел из под контроля, и я воспользовался парашютом в первый и последний раз, как много я позабыл. Это было совершенно иное, сражаться против Советов и против соединенных британских и американских сил, даже если Советы в большей степени превосходили нас численно. Западные союзники значительно улучшили свою, и без того превосходную, матчасть. Я также забыл, какими гибкими они были и как они могли менять свою тактику в зависимости от ситуации и организовывать великолепные атаки.

В: Почему верховное командование не советовалось с командирами эскадр и истребительным руководством, которые обладали знанием и опытом, прежде чем издавать эти абсурдные приказы и рекомендации?

О: Этот вопрос Вы, историки, будете задавать еще долго после того, как мы все умрем. Я думаю, что менталитет в Берлине был полон гордости и эгоизма. Но к этому моменту все равно было уже слишком поздно.

В: По Вашему личному опыту, какой самолет было труднее всего атаковать?

О: B-17 без сомнения. Они летали в оборонительных “коробках”, больших оборонительных построениях, и к ним было опасно приближаться, учитывая все их тяжелые пулеметы 50-го калибра. В итоге мы применяли лобовую атаку, впервые предложенную Эгоном Майером и Георгом Петером Эдером, но лишь немногие эксперты могли выполнять ее успешно, и она требовала стальных нервов. Кроме того, вы так же имели истребители дальнего сопровождения в качестве эскорта, что усложняло жизнь, пока не начали летать на реактивных Ме-262 вооруженных 4-мя 30 мм пушками и 24 ракетами R4M. Тогда мы смогли пробивать большие бреши даже в плотном строю, находясь в не пределов досягаемости оборонительного огня, причиняли повреждения, после чего летали вокруг и приканчивали поврежденных пушечным огнем.

В: Пожалуйста, расскажите о Вашем комичном столкновении с пилотом P-38 по имени Уайден, в Италии в 1944 году.

О: Это хорошая история. Я вылетел на пробный полет на Ме-109 с моим помощником около нашей базы в Фодже. Это было до того, как меня выгнали из Германии, когда я первый раз был командиром JG.77. Так вот, мы были атакованы на низкой высоте группой Р-38 Лайтнинг, всего около 100 американских истребителей, а нас только двое, почему бы и не атаковать? Мы развернулись на них, и я пролетел сквозь их строй на встречном курсе, хорошенько обстреляв двух из них. Я хорошо попал в этот Р-38 и пилот перевернулся и я видел как он выпрыгнул. Я заснял это также на фотопулемет. Пилота нашли, и он стал военнопленным, и я пригласил его в мою палатку, чтобы выпить и пообедать, а так же остаться на ночь. Мы выпили какого-то местного вина… и пили и пили. Я подумал про себя: “Что же мне делать с этим парнем?”. Было уже сильно за полночь, так что я лег в своей палатке и протянул ноги так, что я достал до его головы. Он проснулся и сказал: “Не волнуйтесь, я не сбегу, я дал Вам слово офицера и джентльмена. Кроме того, вы слишком сильно напоили меня”. Мы спали, и он сдержал свое слово, и я никогда не приставлял к нему охрану.

В: Так вы укротили своего оппонента алкоголем?

О: Да, точно, и это здорово сработало, знаете ли. Он был очень приятным человеком, и я был очень рад победе, но как я сказал ему, еще больше я был рад видеть его целым и невредимым.

В: Из всех истребителей Союзников, с которыми вы сталкивались, с каким труднее всего было справиться, если за его штурвалом был хороший пилот?

О: Лайтнинг. Он был быстр, с тонким профилем и фантастическим истребителем, и очень опасен, когда находился выше вас. Он был уязвим только когда вы были позади него, чуть ниже и быстро приближались, или доворачивали на него, но в атаке это был страшный самолет. Один сбил меня с большой дистанции в 1944 году. Вот так, хотя Р-51 был смертоноснее, поскольку обладал большой дальностью, и он мог закрыть любую базу в Европе. Это добавляло проблем, особенно позднее, когда мы летали на реактивных самолетах.

В: Как вы оказались в роли вербовщика для JV44?

О: После смерти Новотны, я принял командование над JG.7 в декабре 1944 года, после того, как реактивные самолеты были разделены на отдельные группы. Я выбрал различных командиров эскадрилий, таких как Рудорффер, Баркхорн, Бэр и другие. После операции Боденплатте и бунта истребителей, я был, естественно, отправлен назад в Италию и отстранен от моей работы с реактивными самолетами. Галланд призвал меня обратно, когда получил разрешение от Гитлера сформировать свою собственную “Эскадрилью экспертов”, что не было изначальной целью, но именно в таком виде это сработало. Галланд дал мне полную свободу в выборе и наборе самых лучших пилотов. Я ездил в каждый бар и зал отдыха, даже в несколько госпиталей и передовых частей, пока я не набрал примерно 17 добровольцев, и еще больше ожидалось. Этот список был впечатляющим, и среди этой группы было двое или трое неопытных пилотов реактивных самолетов, но они выглядели многообещающими.

В: Так Эскадрилья Экспертов являлась таковой?

О: Да, большинство из нас имели много побед, у девяти из нас их было больше 100, а парочка, например Бэр, больше 200, а Баркхорн имел больше 300 побед. Каждый, за исключением двух, имел Рыцарский Крест и более высокие награды, и сотни боевых вылетов, и большая часть была старшими офицерами, которыми командовал командир эскадрильи в ранге генерал-лейтенанта. Это был отряд, и я не думаю, что когда-нибудь будет другой такой же.

В: Тактика JV44 была по большей части такой же как в JG.7, или были различия в атакующей стратегии?

О: Я бы сказал, практически такая же. Единственным значительным отличием было то, что мы могли создавать свою собственную тактику прямо на месте, чтобы противостоять любой новой угрозе, в то время как в обычных подразделениях, вы ждали одобрительных рекомендаций, и когда тактика разрешалась к применению, драгоценное время было уже упущено. Мы обнаружили, что атака с фланга, проникновение в строй бомбардировщиков сбоку и атака ракетами, приносит более хорошие результаты. Это было похоже на стрельбу по гусям из дробовика. Атака сзади тоже была хороша, хотя цели представляли из себя тонкий профиль. Когда атакуешь сбоку, мы брали небольшое упреждение, стреляли ракетами, потом уходили вверх или в сторону, делали круг, чтобы сделать заход сзади на уцелевших, стреляя из 30 мм пушек. Они отрывали бомбардировщикам крылья или вызывали детонацию бомб. Против истребителей – обычно 1 снаряд приводил к его уничтожению.

В: Считаете ли Вы, что если бы Ме-262 произвели в больших количествах раньше, повлияло бы это на войну?

О: Это хороший и трудный вопрос. Даже если бы реактивные самолеты были построены в огромных количествах, у нас не было обученных пилотов, или даже топлива. Было слишком поздно, мы не могли победить. Однако, если бы реактивные самолеты появились бы у нас в 1943 году, все могло быть иначе, я в этом уверен, но этого не произошло. Такова наша судьба.

В: Я разговаривал с Хайо Херрманном, который считает, что споры относительно Ме-262 между истребительным командованием и бомбардировочным были просто нонсенсом. Он сказал, что даже если были аргументы в пользу использования его как в качестве истребителя, так и в качестве бомбардировщика, то на этом этапе войны необходимо было сфокусироваться только как на истребителе. Что Вы думаете по поводу этих споров?

О: Реактивный самолет можно было использовать только в качестве истребителя, что и доказал Галланд в конце войны. Это было правильно, потому что было слишком поздно.

В: Что Вы думаете о возможности захвата контроля над реактивными самолетами Генрихом Гиммлером и СС?

О: О, да, нас пугали этим, но это была бредовая идея. Это был нонсенс, это невозможно. Требовалось время на обучение и персонал не смог бы это осуществить. Это был просто нонсенс.

В: После бунта истребителей, как относились пилоты истребителей к войне? Каково было их моральное состояние?

О: Гюнтер Лютцов, Галланд, Траутлофт и я сам, как и многие другие, были глубоко завязаны в этом. Мы были расстроены из-за того, что Люфтваффе разрывали на части. Моральное состояние было ужасным, Галланд остался совершенно один, и значение истребителей было сведено на нет. Это были плохие времена.

В: Сколько раз Вас сбивали за войну?

О: Меня сбивали 12 раз. В 13 эпизоде я едва не погиб в результате аварии.

В: Сколько раз вы прыгали с парашютом?

О: Я прыгал лишь однажды. Я никогда не доверял парашютам. Я всегда сажал свои поврежденные самолеты, надеясь не разбиться, снижаясь, когда я терял энергию. Я был легко ранен лишь один раз, и не разу серьезно, вплоть до катастрофы.

В: Расскажите нам о Вашей, едва не ставшей фатальной, катастрофе.

О: Многие писатели описывали ее, но вряд ли кто-нибудь расспрашивал меня о ней, исключая Рэймонда Толивера, так что вот правдивая история. Я взлетел в строю 18 апреля 1945 года в свою 900-ю миссию. Галланд вел звено, в котором были Герхард Баркхорн, Нойманн, Шалльмозер, Фарманн и я. Мы летели строем и должны были атаковать строй американских бомбардировщиков. Наш аэродром пострадал за последние несколько дней от бомбовых и штурмовых ударов Союзных бомбардировщиков, и когда мой самолет начал набирать скорость, левое шасси ударилось о плохо заделанную воронку. Я потерял колесо, и самолет подпрыгнул примерно на метр в воздух, так что я попытался убрать оставшееся правое колесо. Я был слишком низок, чтобы прекратить взлет, а моя скорость возрастала недостаточно быстро, чтобы я смог взлететь. Я знал, что как только я достигну конца полосы – я разобьюсь. 262-й ударился с оглушающим грохотом, затем в кокпит ворвалось пламя, пока он останавливался. Я пытался расстегнуть привязные ремни, когда самолет сотряс взрыв, я почувствовал сильный жар. Мои 24 ракеты R4M взорвались, а топливо начало сжигать меня заживо. Я помню, как сбросил фонарь и выпрыгнул наружу, вокруг меня было пламя, и я упал и начал кататься по земле. Взрывы продолжались, и удары бросали меня на землю каждый раз, когда я пытался подняться и убежать. Я не могу описать боль.

В: После того как спаслись из самолета, вас отвезли в госпиталь?

О: Да, конечно. Они думали я умираю. Даже хирурги не предполагали, что я выживу, но я их надул.

В: Несколько лет после этого Вы продолжали подвергаться хирургическим операциям, чтобы исправить повреждения. Можете рассказать об этом?

О: В 1969 году, английский доктор, пластический хирург, сделал мне новые веки, взяв кожу с моего предплечья. Со времени аварии до того момента я не мог закрывать глаза, так что я носил темные очки, чтобы защитить их. У меня было много операций за эти годы, и недавно мне делали шунтирование сердца, как вы знаете, это и отложило наше интервью. Можно сказать, я теперь полон запасных частей.

В: Вы по-прежнему часто встречаетесь со многими своими друзьями и бывшими противниками. Вы продолжите эти встречи?

О: Да. Я привык встречаться с Бэйдером, Таком и Джонни Джонсоном довольно часто, так же как со многими американскими асами, такими как Габрески, Земке и другие. Вы все старики, мудрые и понимающие и поэтому никто никого ни в чем не винит. Мы маленькое братство, и мы все добрые друзья.

В: Сколько подтвержденных побед Вы одержали за войну?

О: У меня 176 побед, 7 из них на реактивном.

В: Все ваши старые товарищи и бывшие противники безмерно уважают Вас, включая Хайо Херрманна, который приходил повидать Вас в госпитале после вашей аварии. Вы знали его, или нет?

О: Да, я встречался с ним один или два раза. Я знал, кто он был. Он был хорошим человеком.

В: Вы окончательно ушли в отставку в 1970-х годах после нескольких десятилетий службы. Как вы оказались в Бундеслюфтваффе после войны?

О: Это долгая история, но хорошая. После аварии я два года провел в госпитале, и все еще
валялся в постели, когда ко мне пришли Траутлофт и другие. Они убедили меня, что от меня будет больше пользы вне госпиталя, нежели внутри, так что я вновь решил надеть форму. Коммунистическая угроза все еще была значительным фактором, и с годами мы ощущали Холодную Войну более четко, чем вы в Америке. Это было рядом с нами.

В: Вы написали несколько удачных книг о войне, Вы известны в мире и весьма уважаемы. Как Вы сейчас проводите время, в отставке?

О: Я привык выступать на многих встречах, путешествовать, как вы знаете, на все семинары, разговаривать с молодыми людьми и рассказывать им о том, что мы делали. Я люблю встречаться с молодыми. Они будущее, и мы должны заботиться о них.

В: Cкоро Вы отпразнуете свое 80-летие. Какой совет вы бы дали сегодня молодым поколениям?

О: О, это очень хороший вопрос. Я сказал бы им следующее: любите свою страну и сражайтесь за нее. Верьте в правду, и этого достаточно.